...Утро встречало градоначальника тяжёлым похмельем.

Вчера был какой-то церковный праздник: не то Святая Троица, не то Вознесение Господне... В общем с утра в дом градоначальника вбежал отец Онуфрий и, бросая знамения налево и направо, плача и икая, начал всех гоношить, будучи уже изрядно навеселе. У Порфирия тоже настроение было ниже ватерлинии, ну он и дал официальное распоряжение на проведение мероприятия.

По этому поводу были приглашены все официальные лица, а также их жёны.

Рылюк Трифон пришёл со своей Евдокией и принёс по этому случаю: бутыль водки, огурцов солёных банку, сало, ну, и, конечно, прихватил со свинарника двух молоденьких поросят.

— Свиней на кухню, водку на стол! — приказал Порфирий и крепко поцеловал Трифона в лоб.

С Евдокией обменялся рукопожатием.

Потом явился Рубков Поликарп со своей Ульяной.

У Поликарпа было с собой две бутылки водки, две палки домашней колбасы, какая-то трава и огромный, величиной с руку, лещ.

— Вот, ваше сиятельство!.. Цельное утро, аж с четырёх утра, на речке, всё глаз не смыкал! Дай, думаю, порадую, удивлю бла-годетеля нашего по случаю праздничка. Прикажете на кухню али как?..

“Ай-да, Поликарп, ай-да, сукин сын... — подумал Порфирий. — Небось, с утра свою дуру на рынок погнал да у какого-нибудь торгаша на табак и выменял. Конечно, воевода врёт. Чтоб такого леща, в такие сжатые сроки, да ещё у города?!.. Быть не может! Вёрст пять, а то и больше вниз идти надо. Там глубже да и ширше, ну и народу опять же нет”.

Градоначальник ехидно ухмыльнулся, пожал воеводе руку, поинтересовался как служба и велел пройти с рыбой на кухню.

Лазарь Рукопотный ходить в гости любил. Приглашали его часто, но неохотно, потому как пить Лазарь не умел: скандалил и требовал денег на расширение производства. “Рынок, — говорил Лазарь, — он и в Африке рынок и всему основа!” Но звали всё равно, — лучше дать двадцатку, чем потерять доверие такого влиятельного лица. Ведь на рынке было всё, от семечек до коров, и никакой торгаш-одиночка не мог ускользнуть от всевидящего ока Лазаря Рукопотного. Поэтому на улицах было чисто, ларьки были ухожены, а в магазинах шаром покати.

Икры чёрной, колбасы копчёной,

Лангет натуральный да пирог овальный,

И со всем этим добром

— С праздничком, Порфирий Петрович. Прими, что бог послал да не обессудь, коль, что не по вкусу, зато от чистого сердца.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой друг, — идя навстречу и раскинув руки, ответил градоначальник. — Как здоровье, как семья? Не обижает ли кто? Уж если, что — в обиду не дам. Враз узнает злодей на кого попёр!

— Ну, что ты, что ты, Порфирий Петрович. Я человек тихий, добрый. Кто ж посмеет. Разве, что нехристь какой... Так мы на него отца Онуфрия напустим, — рассмеялся Лазарь. — А, кстати, где он?

— Да спит. Умаялся по случаю праздника. Хлопотное это дело-то, — ответил Порфирий. — Щас пошлю за ним, хватит бока-то мять.

На этом торжественная встреча гостей была закончена, и все стали усаживаться за стол. Последним за стол уселся отец Онуф-рий. Проспавшись и немного придя в себя, а также на правах культовой фигуры, он решил открыть вечер.

— Товарищи! — начал было он, но остановился и долго смотрел перед собой в даль. Было такое впечатление, что он поёт про себя Интернационал. В то время Интернационала ещё не было и, взяв себя в руки, отец Онуфрий продолжил: — Господа! Братья и сёстры! Мы собрались сегодня в этом гостеприимном доме по случаю праздника... — Какого именно праздника, отец Онуфрий уточнять не стал, потому как и сам точно не помнил, — ...и давайте же поклянёмся!.. “Господи, — подумал он, — что за чертовщина в голову лезет?” — ...так давайте же выпьем за...

За что именно предлагал выпить отец Онуфрий, так и осталось загадкой, но и без того было ясно, что не это главное.

Процесс пошёл...

Всё смешалось в доме Обуревичей! Всё пошло ходуном!

...Утро встречало градоначальника тяжёлым похмельем.

Едва открыв глаза, он прохрипел:

— П-и-ить...

Не услышав привычного “сейчас спущусь в погребок”, Порфирий сказал настойчивее:

— Пить, чтоб тебе!..

...Но и на этот раз ответа не последовало.

Он положил руку на то место, где должна была быть Акули-на, но её там не было.

“Что за чёрт...” — подумал Порфирий.

— Акулина... Акулина, мать твою!

Подняв голову и осмотрев помещение, он увидел, что Акулины нет.

И только тут он вдруг отчётливо вспомнил, как свинарь Трифон в пьяном угаре хвастался, как он на свиноферме запрягал своих трёх лучших свиноматок и с криками “поберегись” пускался вскачь по местным окраинам на коляске, а Акулина, слушая его, хлопала в ладоши и кричала: “Прокати, прокати!..”

Он вскочил с кровати, хотел было одеться, но, поняв, что это лишнее ( всё было на нём ), выбежал из комнаты, споткнулся, и кубарем, по лестнице ручной работы неизвестного мастера, добрался до гостиной.

То, что предстало его взору, не укладывалось даже в самом больном воображении. Стол, за которым вчера всё так красиво началось, напоминал последнюю стоянку великого мореплавателя Христофора Колумба к берегам Америки. Тарелок на столе не было и вообще никакой посуды не было. Вся еда, которая осталась, была разложена ровными кучками прямо на скатерть прож-жённую во многих местах. Посреди стола был разбит костёр, по которому можно было догадаться, что здесь недавно были люди. В углу, под картиной великого Рубенса, на которой было нацарапано слово “дурак”, видимо, вилкой, спал отец Онуфрий, требуя во сне каких-то полномочий и загранпаспорт.

Войдя в другую гостиную, пред ним предстала ещё более ужасная картина. Посреди комнаты, где когда-то градоначальник принимал уполномоченных из самого Петербурга, в перьях из по-душки, на пуховом одеяле лежала огромная волосатая свинья! Под ней, в чесночном соусе, и с вилкой в боку, как будто бы спали два жаренных поросёнка.

Со всей силой и злобой, которая может быть только у градо-начальника, Порфирий дал ногой свинье в рыло, и та с визгом, и как показалось ему, с лаем, уронив по дороге огромную китайскую вазу, выбежала на улицу под проклятия, унося с собой на шее цветок в горшке под названием “бильбергия поникшая” в прекрасном кашпо, купленном специально для цветка на местном рынке.

— Что здесь происходит?! — заорал Порфирий. — Акулина, чтоб тебя... Выходи! Убью!

Но Акулина не отзывалась. Её нигде не было.

В то утро, те, кто находился на Смотровой, увидели странную картину: от дома градоначальника на огромной скорости неслась жирная волосатая свинья, на шее у неё висел цветок, а на боку было написано неприличное слово. Свинью гнали борзые градоначальника, а из дома доносились выстрелы, брань и угрозы. Со стороны это напоминало охоту, но было непонятно, почему охота была на центральной улице, и почему охотились именно на свинью?

Ивану, который только что отошёл от магазинчика Аглаиды, пришлось прервать на время свои размышления о смысле жизни и созерцать происходящее на Смотровой.

“Откуда на Смотровой свинья?” — удивился он.

Хотя его это сейчас мало волновало. Он думал о другом... Как изменить жизнь, как дать понять людям, что ни хлебом единым жив человек?